"Своих не бросаем"
Закончив восемь классов школы № 3, поступил в Ухтинский лесотехнический техникум на специальность «техник-механик по техническому обслуживанию и ремонту автомобилей». Занимался борьбой самбо у Сергея Александровича Михновского.
В армию в составе команды «К 20А» призвали в октябре 1986 года. Мы уже в Ухте знали, что нас ждет Афганистан. Родителям, разумеется, не говорили. Но отец знал об этом. Он у меня мужик был такой… Его в Ухте помнят до сих пор.
В последний день угораздило меня заболеть. Обычное ОРЗ, но температура под сорок поднялась. В военкомате градусник поставили – «до свидания». Это была драма. Понимал ведь, что отстану от своей команды, в которой были ребята, с которыми я прыгал в Коччойяге. Среди них – Евгений Тучнолобов. Надо было сделать все, чтобы догнать их в Княжпогосте. В расстроенных чувствах обратился за помощью к отцу, начальнику «Горводоканала», с тем, чтобы он достал мне документ, удостоверяющий, что я здоров.
Мама с отцом температуру сбили мне, считай, за сутки. Здесь наша комиссия меня вновь не пропустила. Но справка, подписанная начальником Горздравотдела Ухты Огрызковым Степаном Никандровичем, стала для меня своего рода пропуском в ВДВ и Афганистан. И поехал я своих догонять. Было это 9 октября 1986 года.
Приехал в Княжпогост, а там новая беда: на мое место в команду уже взяли человека. Сказали мне, чтобы возвращался в Ухту и ждал следующей повестки.
Ошарашенный, со слезами на глазах и вещмешком за плечами, я вышел за проходную сборного пункта. И тут по громкой связи объявили: «Призывник Ануфриев, вернитесь к начальнику призывного пункта!». Тот спросил, есть ли у меня в наличии водительское удостоверение. Ответил, что есть, но с собой я его не взял, так как не хочу быть водителем во время службы. Он и говорит: «Вот если в течение суток это удостоверение будет лежать у меня на столе, то я вычеркиваю первого попавшегося и тебя вписываю», – потому что, как оказалось, по разнарядке должен быть один водитель, но его не было. Дал мне телефон, я позвонил отцу. Говорю: «Батя, мне нужно моё водительское удостоверение. Как хочешь добирайся, хоть машиной, хоть самолетом, хоть поездом».
Отец берёт моё водительское удостоверение, приезжает в Княжпогост и приходит к начальнику призывного пункта: «Вот водительское удостоверение моего сына». Тот при
мне вычеркнул человека из списка команды, а меня вписал! Медкомиссия закрыла глаза на мои проблемы со здоровьем. Тем более что я уже поправлялся, а на руках была столь ценная справка. И я поехал со своей командой дальше.
Из Княжпогоста нас отправили в Свердловск. Там мы с Женей Тучнолобовым временно расстались: он уехал в Прибалтику. Нас же осталось человек восемь. Ожидая отправки в Фергану, где находился наш учебный полк, прожили мы в Свердловске примерно недели две.
В учебке самым трудным было время после прыжка с парашютом из самолёта. Хорошо, когда паришь в воздухе под куполом, а потом на земле приходилось тащить всё это хозяйство на себе до расположения. А ведь прыгали километров за десять от воинской части. Туда нас привозили на машинах, а обратно – пешком или бегом, как командир прикажет, а весила полная выкладка почти сорок килограммов.
Периодически у нас были горные выходы, в которых иногда случались казусы, благодаря отцам-командирам. Один такой казус запомнился особенно ярко. Планировали вернуться через сутки, а получилось через трое. И нас, обессилевших, пришлось эвакуировать транспортом. В мае 1987 года военно-транспортным ИЛ-76 мы были переправлены в Кабул. Наш 345-й полк дислоцировался в Баграме. Оттуда были боевые выходы на месяц, на два-три месяца. Отдохнули, пополнили вооружение,
получили новый приказ – и опять ушли.
В задачу нашего полка входили блокирование и «зачистка» районов нахождения бандформирований и обеспечение безопасности сапёрных подразделений при минировании караванных троп, сопровождение колонн. В то время, когда мы служили, 345-й был единственным, где четыре человека получили звание Героя Советского Союза. Трое из них – посмертно…
Наш полк на месте не сидел. Пробыв на базе недели две, я попал на Панджшер, где прослужил год. Панджшер – это вотчина Ахмад Шаха Масуда, афганского полевого командира, известного под прозвищем Панджшерский лев. Он родился воином и умер воином. Он был лучшим. Я считаю, что как он воевал, так никто не воевал. Он был хороший стратег и при этом очень благородный человек.
Жили мы там в какой-то крепости. Ей, наверное, тысяча, а, может, и все две тысячи лет было. Принадлежала она когда-то какому-то Али-Бабе. При нем, представляли мы, в крепости бассейн был, всюду росли садовые деревья, апельсины, мандарины, среди которых вот этот Али-Баба прогуливался.
В самой высокой башне при нас располагалось управление батальона. В ней мы и жили. Все остальные жили в землянках. Землянка представляла собой выбитый в скальнике капонир, внутри которого стены были выложены артиллеристскими ящиками с песком. Ящики из-под снарядов, наполненные песком, являлись у нас основным стройматериалом. Из них же делались бани и другие строения. Это в Кабуле жили в модулях, казармах. У нас же ничего подобного не было. Так и жили в замке и на его территории. Комнатка у нас была где-то три на три метра. Тесновато, конечно, но ко всему привыкаешь.
Местные жители – очень трудолюбивые и воинственные. Преобладают среди них дари и пушту, узбеки и таджики. И у всех будто в генах заложено воевать. К примеру, стоят три кишлака, в каждом из которых проживают люди трёх разных национальностей, и при кишлаках одно поле, поделённое на три части. Всё лето люди мирно работают в поле, но как только урожай собрали, уходят в горы и начинают воевать между собой. Я не знаю, что они там поделить не могли. Может, то же самое поле. Там же четыре пятых территории – горы, и только немного плодородной земли.
Это их жизнь. Мы же туда вломились. Да, мы им помогали, но мы им не нужны были. Если бы мы к ним с миром пришли, то и к нам отношение было бы другое, а мы пришли с оружием. И многие мирные жители пострадали ни за что. Вот и берут они в руки свой карамультук – фитильное ружьё девятнадцатого века. Забивалось оно всем, что в ствол пролезет. Они мне однажды антенну Куликова с палец толщиной им перебили.
А как они из миномета стреляли… У них вместо станины и плиты – человек. Стоит такой душара в телогрейке на карачках. Туловище у него обмотано, ствол обмотан. С него и стреляют. Вот как с этим народом можно было воевать?
Установку реактивных снарядов сам видел. Стволом служит дерево, в котором вырублен жёлоб, а запускающая у них – как наша батарейка «Крона». Замкнули провода – и снаряд полетел. Жёлоб стоит под направлением. Они как-то умудрялись все это высчитывать. У нас этому обучают четыре-пять лет в военных училищах, а они сами дошли. Жизнь их обучила.
Среди противостоящих нам люди разных возрастов были. Я сам как-то за шкирку двенадцатилетнего пацана поймал. Он у них артнаводчиком был, с рацией сидел. Поймал и отпустил.
Мы же для местных неверными были, мясом, а не людьми. Поэтому тех пленных, кто не соглашался принять их веру, они убивали, убивали очень жестоко. Если же человек шёл на их условия и был готов принять их веру, то относились к нему вполне сносно. На деле же для пленных это означало уйти от своих, стать предателем. Но мы по-другому были воспитаны.
Как я уже говорил, наше подразделение блокировало районы дислокации бандформирований, обеспечивало безопасность сапёров, сопровождало колонны. Помню,
как во время сильного миномётного обстрела, продолжающегося несколько дней, я, находясь в машине связи, обеспечивал связь с авиацией. Может показаться странным, что обычному пехотинцу приходилось координировать связь с авиагруппой, наносившей удар по позициям душманов. Но авианаводчик погиб, и мне пришлось заменить его.
Основным ориентиром для неприятеля была антенна связи на нашей машине. То есть стреляли прямо в меня. Так сижу я под обстрелом, обеспечиваю связь, и тут прибегает мой друг Алексей Чернов с бронежилетами! Я ему говорю: «Ты зачем сюда припёрся?». А он в ответ: «Своих не бросаем!». Пролежали мы там с ним под этими бронежилетами два дня, обеспечивая связь, пока не прилетело подкрепление и не уничтожило боевые точки душманов. Так и познаётся настоящая дружба. В
этих условиях сразу видно, кто чего стоит. А с Алексеем Черновым мы до сих пор дружим, я считаю его своим братом. Позже и его мама стала моей крёстной.
На службе самым трудным было, когда идёшь на блокирование района и берёшь с собой сухпаёк на три дня. В течение этого времени взвод обеспечения должен был доставить ещё сухой паёк, но во время обстрела это невозможно сделать, и мы по несколько суток сидели без еды и питья, а в жару это невыносимо тяжело. Ходили, высматривали, где зелень пробивается, копали там небольшие канавки и добывали воду. Сами находили пшеничные поля, где собирали колоски, потом их вышелушивали, заворачивали в плащ-палатку и ремнями молотили, потом это варили и ели.
Стояли мы как-то на Амударье. Заняться нечем, а там хорошая рыба водилась, и было ее много. Ну, съешь ты одну-вторую. Соли все равно не было. Ловили эту рыбу от жадности. Весь вопрос в том, как ловили. Берём ящик гранат и идём на рыбалку. Это у нас развлечение было такое. Один заходит в реку, гранату кидает. Другие же – по течению ниже стоят. Рыба после взрыва всплывает.
Гранаты заканчивались. В батальоне были в шоке. Удивлялись, говорили: «Вы что, едите их там, что ли? Ни одного выстрела, а у вас уже гранат нет ни одной». Нельзя же сказать, что мы рыбачим. Когда, кстати, гранаты заканчивались, мы пользовались изобретением моего друга Алексея Чернова. Вот есть шашка, к ней идет взрыватель со
шнуром; Алексей брал четыре гранаты от гранатомета АГС, вместе их связывал, в центр вставлял взрыватель. Кусочек шнура поджигаешь, бросаешь в реку – взрыв – и рыба опять поплыла. Что успевали, то и вытаскивали. Местным же, которые за двести-триста метров стояли, почти весь улов доставался. Естественно, они были нам благодарны за это, и жили мы мирно.
Обычно как бывает: с боевых пришли и оружие сдают. У нас, наверное, единственный полк был, где оружие не сдавалось, и основная проблема была, как избавиться от патронов и боеприпасов лишних, гранат. Потому что, какую тумбочку ни откроешь, там то гранаты сыплются, то упаковки с патронами.
Как и у любого подразделения, у нас была своя свалка, куда отправлялось всё – от бытовых отходов до лишних гранат. И когда свалка начинала гореть, нам казалось, что мы на боевых. Весь полк – по модулям, никто не выходит. Всюду взрывы. Их мне чем-то сегодняшние фейерверки напоминают. Пока прогорит и взорвется всё, дня три пройдет. Потом уже часовых начали ставить, чтобы не поджигали эти свалки, охраняли их от всяких идиотов.
Находясь в экстремальных условиях, мы в какой-то момент становились изобретателями и рационализаторами. Описываю ситуацию. Нет спичек. Хочется курить. Достаёшь трассирующий патрон, пулю вытаскиваешь, порох высыпаешь, пулю разворачиваешь, опять забиваешь её в гильзу, кладёшь на камень, другим камнем по самой пуле: «БА-А-БАХ» – и она у тебя как бенгальская свеча горит. Прикурил, выкинул.
Опять же, как стирались? Рассказываю: есть литровый котелок воды. А ты уже как конь воняешь, помыться бы... Ну и постираться надо. Берешь этот котелок, обтираешься водой, сам при этом стоишь на хэбэ, мылишься, на него всё стекает вместе с мылом. И вот мыло застыло, с грязью смешалось и откалывается прямо кусками. Больший эффект получается, когда «хебчиком» о камни хлещешь. Не зря же все эти анекдоты, что через сорок дней «всё само отвалится». Вот так вот. И сам помылся, и «хебчик» постирал.
В Афганистане очень много пыли. Если во время движения колонны каска упала в пыль, то ее больше не найдешь. Дороги в местности, где проходила моя служба, были исключительно грунтовые. Где-то у кого-то даже плац для построения был заасфальтированный, а у нас было что-то вроде плаца – кусок поля на территории полка, огороженный забором. Ну, грубо говоря, плохая гравийная площадка. Перед каждыми боевыми мы должны были вынести на нее свои личные вещи для осмотра: «РД» – рюкзак десантника, к которому привязывали спальный мешок; всё, что у тебя есть – сухой паек на три дня, флягу, боекомплект на три дня, трусы, носки, сигареты… Были боевые, когда от носков оставалась только верхняя часть и от трусов тоже чуть ли не одна резинка. Кто ходил по горам, знает, когда комплект из хэбэ, который выдавался на полгода, за одни боевые от пота просто истлевал на тебе. А у меня ещё в рюкзаке было три батареи аккумуляторных. Вот ты всё это выложил, тебя осмотрели, всё обратно уложил, на себя надел и прыгаешь, чтобы рюкзак не гремел. Теперь можно идти.
У нас не было такой войны, как та, что прошли наши отцы и деды. Наше подразделение обеспечивало безопасность какого-нибудь района. И ни для кого не было секретом, что можно было договариваться с бандами. Пробивали данные о них через свои каналы, которые для остальных были секретом, а потом приходили в район и договаривались с главарями: «Мы выполняем свою задачу, а вы делаете вид, что выполняете свою». Взамен мы обеспечивали их продуктами.
Такие группировки именовались «договорными бандформированиями». Но были и такие, которые не хотели идти на компромисс, и их приходилось ликвидировать. При этом мы старались всегда обходиться без обострения конфликта.
Бывало, приходили главари банд с Чарикарской «зелёнки» к нашему командиру полка и просили, чтобы мы нанесли удар по соседу: они там что- то между собой не поделили. При этом они обеспечивали нам проход по «зелёнке». Это было самое настоящее логово душманов. Территориально «зелёнка» находилась возле Баграма. Туда даже в ходе армейской операции вглубь более чем на полтора километра наши войска не заходили. В центр же ее никто не заходил никогда.
Командир полка выделял два орудия для нанесения удара. Главари обеспечивали безопасность, подводили к позициям, мы стреляли по «соседу», после чего наши артиллеристы возвращались в полк. Те же говорили: «Спасибо, будем дружить». Наш командир полка говорил нам: «Ребят, я не хочу потерь». Начальником особого отдела у нас был Франц Клинцевич. У него была своя команда, в которую входили в основном таджики. Они уходили в банды, договаривались, возвращались. У них же там очень просто было: наши таджики находили родственников, которые проживали в Афганистане давно. Через них наш командир полка договаривался: «Мы вас не трогаем, вы нас не трогаете». И ведь обе стороны слово держали.
Помню, другие подразделения – мотострелковые, снабжения – просили нас хотя бы о паре машин с нашими опознавательными знаками себе в колонну. Мы были единственным полком со своим опознавательным знаком. У всех были номерные, а у нас – «роза ветров». И если идёт в колонне боевая машина с такой эмблемой, скажем, в районе Саланга, то эти колонны не трогали. Они проходили спокойно, без обстрела. Вот до такой степени уважали командира полка.
Ещё бóльшую, чем обстрелы, неприятность в Афганистане доставляли болезни. Многие из нас переболели гепатитом. Для местных же это не болезнь, а нормальное состояние. Основным источником заражения были водоёмы, арыки. Афганцы сами их прорывали от горных рек. Для них арык – это средство водоснабжения и канализация. Там они мылись, стирались, оттуда же пили воду, туда же отходы сливали. Как река Ганг в Индии. Нам же строго-настрого было запрещено этой водой пользоваться. Давали таблетки специальные (не помню названия), и мы растворяли их в своих фляжках перед тем, как пить воду. И были еще фильтры для воды, «Турист» назывались: полиэтиленовый кулёк, который через угольный фильтр водой наполнялся. Но и это не спасало. Когда мне вручали медаль «За отвагу», я уже был
болен гепатитом. Награждение прошло довольно просто, можно сказать, буднично, если не считать, что награду мне вручал генерал-майор, начальник
политотдела воздушно-десантных войск. Больше всего, помню, переживал, что могу заразить высокое начальство. Ведь он же, вручая медаль, мою
потную руку жал. На следующий день меня доставили в госпиталь.
Госпиталь был забит. У меня хоть койка своя была, а многие больные на полу лежали. Не хватало капельниц. Не хватало медсестер. Приходилось самому себе капельницы ставить. Правда, рука после этого синела, но тут уж выбирать не приходилось – здоровье дороже.
Конечно же, мы скучали по дому. Ждали вертушек, доставляющих наши письма. Я был один из немногих, кого на гражданке девушка не ждала. У меня было шесть девчонок, с которыми не было близких отношений – дружили мы. Но в армию писали все шесть. От первого дня до последнего. Жалко, писем не сохранилось. В подразделении три человека были к тому времени женаты. Других ждали девушки, которые слёзно клялись, что дождутся. В итоге к концу службы никого не дождались, даже жёны. Правда, они по-честному писали, мол, «извини, повстречала другого», «прости»… А мне шесть девчонок как писали, так и продолжали писать. Позднее, когда вернулся в Ухту, меня чуть ли не через военкомат разыскивали. Все почему-то решили, что я должен на них жениться. И вот, казалось бы, никто никому ничего не обещал, а шесть девчонок, не поверите, дождались – а ребят ни одна не дождалась! Фото неверных вешали на стену. Их не выбрасывали, не рвали, а просто вывешивали.
Смотрите на них. Раньше их таскали у сердца и никому не показывали, а потом, словно от сердца оторвав, просто на стенку вешали, как картину. То есть ушла от сердца, и пускай люди смотрят на ее красивый образ. Вот это жена Коли, допустим, вот это девчонка, которая не дождалась Сергея. А я все шесть девчонок у сердца сохранил.
После службы, не отгуляв и недели, устроился к отцу в «Горводоканал» на очень «престижную» работу – водителем на аварийную канализацию по наружным городским сетям. Аварийная канализация тогда была круче, чем пожарная машина. Те, кто проживал в Ухте в конце 1980-х годов, помнят, насколько большая была в городе проблема. Городские канализационные сети не справлялись, следствием чего были изливы. Где кинотеатр «Юбилейный», прямо напротив, на проезжей части, был люк
канализационный. Бывало, когда заливалась канализация, фонтан где-то метра на полтора фонтанировал, и воняло километра на полтора. Всё это текло по проспекту Ленина. Так вот, у нас было всего три машины, которые спасали город от этой вот ерунды…
Прошли годы, а меня не покидает ощущение, что я родился в Афганистане, прожил и умер. А гражданка – это уже другая жизнь, другие законы. Эта война не нужна была простому народу, а нужна она была кому- то там, «наверху». Единственное оправдание, которое мы могли найти: если бы не пришли мы, то пришли бы американцы. Нам говорили, что мы их ненамного опередили. Да и что такое Афганистан в мировом масштабе? Это поставщик наркотиков, героина и прочего. Когда мы там были, мы видели,
что народ старался заниматься земледелием, но потом они поняли, что выращивать наркоту намного выгоднее. Да и мы для них другой народ, люди другой веры. И если мулла скажет, что мы неверующие, грязные и нас надо убить, то любой из них пойдёт убивать! На мой взгляд, входить нам в Афганистан никакого смысла не было, ведь ничего там, по сути, не поменялось после нашего прибытия.
Афганистан мне памятен медалью «За отвагу», которой меня наградили, и воспоминаниями о моих боевых товарищах, с которыми пришлось делить все тяготы военной службы. А еще он памятен мне стихами Алексея Чернова, его песнями под гитару, которые он пел для нашего батальона, полка. Потом они и до Кабула дошли. Переписывались с кассеты на кассету. И сегодня, как и в Афгане, со мной стихи моего друга:
Тихо проплывают облака
Над Панджшером в невидимую даль.
Тревожно спит Анава,
Сжимая под сердцем сталь.
А ночную тишину разрывают трайсера,
И ракеты надрывно свистят,
Будто эта война обрекла шар земной
И навеки впиталась в советских солдат.
Ну а там, вдалеке,
На родимой земле
Их так ждут и верят словам.
Может, сбудется всё,
Может, станется так,
Ну, а может, и крах всем мечтам.
И будут всегда эти горы стоять,
И будут течь ручейки по холмам,
Но изменится лишь цвет земли на полях
В провинции старой Парван.
Много песен и фраз можно высказать вслух,
И открыть, и прозреть душу вам,
Но молчащею раной останется в нас
Истекающей кровью Афган.
Алексей Чернов, 1987 год, ущелье Панджшер
Октябрь 2018 г.
Олег Ануфриев
Воспоминания Олега Ануфриева вошли в очередной том серии «Память о войне длиною в жизнь. Афганский излом». Он подготовлен к изданию ветеранами-«афганцами», живущими в Ухте, студентами, преподавателями кафедры истории и культуры Ухтинского государственного технического университета.
В подготовке текста воспоминаний оказали помощь студенты Ухтинского государственного технического университета Большакова Милена Викторовна, Рева Валерия Игоревна.
